“Ах, как хочется вернуться, ах, как хочется ворваться в городок. На нашу улицу в три дома…” А ведь больше домов в Городке едва ли и насчитаешь. Раз дом, два дом, вот ещё виднеется один. Шагаем по сельской, некогда, видимо, широкой улице. Утро солнечное, лужи подёрнуты тонким ночным льдом, на душе спокойно, хоть и немного грустно. А грустно оттого, что есть в этих пейзажах какая-то неотвратимая предопределённость, глубокое смирение со своей участью. И потому, наверное, в покосившихся калитках, резных ставнях ещё не “одичавших”, но уже нежилых домов хочется прочитать пусть и недолгую, но всё же собственную историю этого места, ту жизнь, которую прожил Городок — маленькая точка на карте нашего района, населённый пункт Столбунского сельского Совета.
Забегая вперёд, скажу, что места эти давно людьми обжитые. Примерно в километре от современного посёлка, на берегу реки Столбунка в урочище Боярщина, археологи в начале прошлого века обнаружили древнее городище, относящееся к позднему бронзовому веку — конец 1-го тысячелетия до нашей эры. И вполне возможно, что своё название — Городок — посёлок получил именно из-за близко расположенного древнего поселения. Таких мест по Беларуси можно с десяток назвать, и, скорее всего, древнее топонимическое название “городок” перешло и на населённый пункт, расположенный неподалёку.
Если верить книге “Память”, то основан Городок на месте фольварка Боярщина, который принадлежал графу Чернышову-Кругликову, и входил в состав Столбунской волости Гомельского уезда Могилёвской губернии.
Возвышенность по правую сторону дороги, которую мы проехали по пути в Городок, — место действительно интересное. Помимо древнего городища, примерно здесь же, чуть дальше по направлению от посёлка, некогда и находилась та самая панская усадьба — Боярщина. Судьбу пана узнаю даже не с третьих слов, а путём “пересказа пересказов”.
Итак, старожилы, чьи воспоминания передались через поколение, утверждали, что помещик слыл человеком демократичным, к своим работникам относился по-людски, платил исправно и неплохо, особо нуждающимся, тем, кто жил крайне бедно, даже помогал. Дальше, если верить услышанному, судьба его сложилась трагически, как и у многих, кто был по другую сторону революционных баррикад. Пытался спастись от большевиков, но был пойман и расстрелян. Правда, история разорённого панского гнезда на этом не закончилась, а поимела своё продолжение уже в послереволюционные годы. Местные жители говорят, что тут, на месте былой усадьбы, был найден клад. История настолько захватывающая и напоминающая сюжет детектива, что пересказывать её просто не рискну, дабы чего-то не приврать. А это неизбежно, потому что услышала её от трёх разных людей, и в трёх вариантах. Но факт остаётся фактом — клад действительно был найден. А вот что из услышанного правда, а что — легенда, сказать не берусь.
Кстати, о том, как создаются “местные” легенды, интересный разговор состоялся у меня после посещения Городка с Николаем Игоревичем Бруевичем, учителем истории, археологом. В своё время Николай Игоревич занимался раскопками именно на древнем городище. Но прежде чем приступить к работам, археолог проводил “разведку”: опрашивал местных жителей о том, где и что располагалось, когда и что происходило, спрашивал и о поверье о спрятанном и найденном кладе. Было это в начале 90-х. К самим же раскопкам приступили лет через пять. Так вот, за эти годы в народе появилась ещё одна “байка” о человеке, который неизвестно откуда появляется и расспрашивает о кладах. И в описании мистического незнакомца Николай Игоревич узнал… себя.
Особо крупным посёлок Городок никогда не был. Пожалуй, самый пик его “населённости” приходится на 60-е годы. Согласно переписи населения, тут проживало 159 человек. Уже в 1983 году — 60. Ну а дальше — Чернобыль. Территорию Городка не признали загрязнённой, жители массово не отселялись, но судьба посёлка уже была предрешена. Начальная школа, магазин — всё это находилось в посёлке Калинин, который после Чернобыля отселили. Теперь на месте Калинина — поле.
Медленно, но неотвратимо начал пустеть и Городок. Молодёжь уезжала, старики умирали, всё короче становилась центральная сельская улица. Теперь она совсем коротка и пустынна, и по ней иду я, с фотоаппаратом на шее, снимаю “невесёлые” пейзажи…
А ведь когда-то всё здесь было не так. Наверняка по этой же улице бегала детвора, издалека здоровались прохожие, из дворов доносился смех, а то и крепкое словцо… А по вечерам играла гармонь. И ведь играла же…
Вот он, последний дом слева, у которого нас встречает немощный, на первый взгляд, старик. Это и есть первый, можно сказать, когда-то на деревне гармонист — Дмитрий Павлович Жарков. Это сегодня Дмитрий Павлович жалуется нам на плохое здоровье, а когда-то на всю округу звенела в его руках гармошка. Правда, ни разу в нашем разговоре старик об этом не вспомнит. Другие у него теперь заботы — пенсия малая да здоровье слабое. О жизни своей тоже говорит неохотно, не всё, а только жалуется, хоть и с удовольствием провожает нас до следующего дома.
По дороге старик говорит о приезжающей автолавке, немного вспоминает об отселённом соседнем посёлке. Говорит, что Городок когда-то был большой. А потом вдруг заговорил о некой таинственной болезни. “В Гомель из Калинина поуезжали, но только не спаслись и там — поумирали все”. В принципе, эту жутковатую историю позже подтвердит и председатель Столбунского сельского Совета Михаил Викторович Гришечкин. Действительно, из жителей некогда существовавшего посёлка, который отселялся очень неспешными темпами, из пожилого мужского населения остался на сегодня один человек. Проживает он в Орше. Таинственная болезнь — это Чернобыль…
Идём мы по Городку, слушаем рассказ о былых годах, а я замечаю на одном из уже нежилых домов резные наличники. Тут на каждом доме, ну или почти на каждом, есть такие. Когда-то, рассуждаю, человек, делавший их, и наверняка делавший с любовью, о чём-то думал, чего-то хотел, переживал и мечтал. Наличники и по сей день украшают осиротевшие окна в доме, где люди больше не живут. Ну вот, к примеру, это окно, в доме №7, который стоит немного поодаль от дороги.
— Тут моя сестра жила и зять, — рассказывает наш экскурсовод (личность, как оказалось позже, достаточно известная и неоднозначная). — Хозяин плотником был хорошим, всё сам мастерил, и наличники сам вырезал. Адам Фёдорович Жарков его звали, трактористом работал. Уже нет обоих.
Двигаемся дальше. Следующий дом выглядит изрядно покосившимся, но, говорят, здесь живут. Стучим. Долго ждём. Щенок, призванный охранять и оповещать хозяина, бесхитростно радуется нежданным гостям, и ни нападать, ни вызывать хозяина из дома не собирается. Но тот всё же появляется. Знакомимся. Михаил Демидович Шаков. Беседа короткая.
— Да как мы тут живём, — говорит Михаил Демидович. — Доживаем. — Вот спина болит — нельзя ни согнуться, ни разогнуться. А так проблем никаких. Дети вот приезжают. У меня их пять. Если мне что-то надо, то позвоню, а так — что им тут делать?
Когда-то, это нам уже рассказали в следующем доме, Михаил Демидович разводил пчёл. Сам он, кстати, родом не из этих мест. Взял в жёны местную девушку — Анну Фабричкину. Только её уже нет, Михаил Демидович один коротает дни. В следующем доме нас приняли с большим любопытством. Вот здесь-то нам рассказали о каждом сельчанине, который жил и живёт в деревне. Пелагея Галактионовна Жаркова говорила и о Городке.
— Раньше тут людей много было, домов — вся улица! — говорит сельчанка. — Сады были красивые — и яблоневые, и вишнёвые. Пчёл держали много. Не то чтобы на продажу, а для себя и детей. И бригада была своя, из местных, на работу в колхоз все вместе ходили, и ферма была тоже. А вот в магазин за полтора километра ходили, в Городке своего не было. Молодёжь по вечерам собиралась. Много чего было тут. А потом кто уехал, кто уже умер… Вот мы с дедом, да ещё пару домов, тут и остались.
Дед — Николай Сафронович Жарков — инвалид войны. Вместе с женой вырастили четверых детей. Две дочки и два сына. Теперь же, говорит Пелагея Галактионовна, у молодых здоровье слабое. По хозяйству помогает старикам соцработник. Так и справляются вдвоём. Про годы молодые вспоминают, что очень тяжело было. Николая Сафроновича призвали в 1943 году. Послевоенные годы дались особенно трудно. Хату Николая Сафроновича, вспоминает он, сожгли немцы. Жили потом, как говорит хозяйка, в “хате на три акенцы”. Надо было детей поднимать. На заработанные “трудодни” особо не прокормишься, хозяйство держали. Да что говорить, хватило.
— Ой, я в молодости натерпелась, — звонким голосом жалуется Пелагея Жаркова. — Мой муж — инвалид войны. Но сразу ж мне не признался. А, бывало, на танцы к нам придёт, я же родом не отсюда, руку развяжет, а я-то и не знала, что он ничего тяжёлого поднимать не может, вот и пошла за него замуж. А что потом делать уже было?..
На войне и в любви все способы хороши, — думаю я, слушая историю замужества Пелагеи Жарковой. Это сегодня люди ищут родственные души, сходство характеров, общность интересов, а в конечном итоге — другого человека. А тогда не было на “душевные” поиски ни сил, ни времени. Вот и находились люди на всю жизнь…
— А это ж после войны было, парней не осталось, надо было как-то жить. Всем тяжело пришлось, — продолжает Пелагея Галактионовна. — А потом детей поднимать надо было. Ой, всего натерпелась! Как вспомню…
Пелагея Галактионовна много о чём ещё говорила, но в основном о стариковских заботах. О пенсиях, которых хотелось чтоб были больше, о здоровье, которого уже не осталось, о жизни, которая никогда не была сладкой и которую вот так и доживают — вдвоём с дедом. Хозяйка приглашала задержаться, погостить ещё, да мы не стали больше их беспокоить.
В ещё один дом, где проживает Евдокия Рисаевна Волкова, долго стучать не стали. Не хотелось тревожить пожилого человека. О чём, кстати, позже, уже вернувшись в Ветку, очень сожалела. В своё время, рассказал мне потом археолог Николай Бруевич, она была одной из интереснейших “информаторов”: постоянно приходила к месту, где велись раскопки, долго рассказывала о деревне, о людях, вообще о многом из прошлого. Ну, так уж сложилось, что разговор у нас в тот день не состоялся.
Вот, собственно, и все жители, вот и весь Городок. Напоследок оглядываю сельскую улицу. После натопленного дома, теперь здесь зябко и неуютно. И особенно неуютно от одной мысли. Ноябрьский день, кругом поле, взору открывается живописная панорама. А ты стоишь и думаешь, ну вот сколько ещё? Ну, лет пять, пусть больше, и здесь тоже будет поле.
По дороге в Столбун заехали на сельское кладбище. Чисто и аккуратно здесь, все могилки прибраны. На некоторых уже нет табличек, где-то и вовсе холмики. Некоторые, видимо, ещё посещают родственники. И почему-то именно здесь, а не в шумном городе, в умиротворяющей тишине, под ещё не совсем холодным, но уже порывистым ноябрьским ветром остро чувствуется, что время непрестанно движется, что жизнь человеческая — мгновение. И что очень хочется жить.
Светлана ПИСАРЕНКО.
