В год 75-летия Победы в Великой Отечественной войне хочется высказаться об ушедшем поколении отцов-фронтовиков. Благо мой отец поэт Дмитрий Ковалёв оставил немало свидетельств о войне, о друзьях-фронтовиках и о многом другом безвозвратно ушедшем. Он, уроженец Ветки, неспроста писал:
Ветка…
Зелёная Ветка!
Выпадало нам видеться редко.
Первый раз увидал,
Как родился,
А второй привелось —
Как женился.
Всё по свету,
По белому свету.
И тебя там, где был я, нету.
Войну отец прошёл вдали от родных мест, на Северном флоте. Мёрз в окопах морской пехоты, работал во флотской газете, ходил с подводниками в боевые походы. Случайно по переписке познакомился со своей будущей женой, моей матерью по фамилии тоже Ковалёвой. Она, получив в июле 41-го диплом об окончании учительского института в городе Льгове Курской области, стала учительницей в сибирском селе Юксеево. Прочитав в газете про героического североморца-моряка однофамильца Ковалёва, написала письмо на Северный флот этому матросу со словами поддержки и вопросом — не земляк ли он. Фамилия распространённая, и тот героический матрос Ковалёв не имел отношения к моему отцу. Безадресное письмо отдали в почтовом отделении часто его посещавшему военкору Ковалёву. Отец прочёл письмо девушки, оно ему понравилось, завязалась переписка. В результате я пишу, а вы читаете эту статью.
Женившись сразу после окончания войны, отец чаще стал бывать на родине жены — во Льгове, а не в Ветке, где у него не осталось родственников. Во Льгове он сошёлся с фронтовиком и будущим известным прозаиком Валентином Овечкиным. В то время Овечкин работал над своими «Районными буднями», серией очерков о послевоенной колхозной жизни, прославивших его имя. Там же встретил своего одногодку начинающего поэта Николая Корнеева. Дружбу с ними отец пронёс через всю жизнь. Переписывался с Овечкиным, летал на его похороны в Ташкент. О поэзии Корнеева впоследствии написал проникновенную статью «Душевный опыт поколения». Пулемётчик рядовой Николай Корнеев был тяжело ранен под Таганрогом, потерял левый глаз. Но это сухие сведения. Куда больше и живее о них и о том героическом времени скажут строки их стихов:
Нас опозданием измучив,
Весна пришла
И наяву
Из камня выжала траву
И высекла огонь из тучи.
И после боя, в тихий час,
Когда орудья отгремели,
Я понимаю, что у нас
С весной одни и те же цели.
Так пусть меня в окопном рву
Весна по-дружески научит
Из камня выжимать траву
И высекать огонь из тучи.
Это Корнеевская «Весна на бруствере», проникнутая жаждой жизни и созидания. А это его же знаменитый «Ворон», отвечающий на вопрос — ради чего стоит жить:
На суку восседает ворон,
Воронёный, как пистолет.
До солдатского разговора,
Видно, ворону дела нет.
На орудья он смотрит тупо:
Он спокоен теперь, он сыт, —
Много, много солдатских трупов
На несжатых полях лежат…
Может, завтра на этом месте
Оборву я предсмертный стон.
Он, наверно, прожил лет двести
И ещё проживёт лет сто.
Чёрной смерти картавый вестник,
Он столетие напролёт
Проживёт без любви, без песни
И без радости проживёт.
Я, обстрелом к земле пригнутый,
На снегу встречая рассвет,
Не отдам и одной минуты
За вороньих полтысячи лет.
Вот так чувствовали и мыслили наши отцы! Двигали ими чувства незнакомые и чуждые нынешним либералам. Такие как фронтовое братство, чувство справедливости, непримиримость к предателям, делягам, карьеристам, которым хоть трава не расти, лишь бы добиться собственного благополучия. После войны это приводило к конфликтам с власть имущими, воровитым местным начальством. Во Льгове такой конфликт с участием уже признанного писателя Валентина Овечкина закончился снятием первого секретаря райкома Данкова. Были и другие исходы, с большой горечью вспоминали родители фронтовика, журналиста Семёна Белоусова, не выдержавшего травли и покончившего жизнь самоубийством.
А вот стихи Дмитрия Ковалёва, доносящие сквозь десятилетия настрой и мироощущение их, парней, пришедших с войны:
Долго не проходишь ты в шинели,
Что ветшает, с временем не споря.
Пуговиц зрачки позеленели,
Не горят, когда не видят моря.
Вытерлось сукно до белой нитки
Даже там, где спороты погоны.
Это не рублёвые пожитки —
Их не купишь и за миллионы.
Но зато характер — очень ноский:
Не привычен к вялости, к покою.
Наделён взаимностью матросской,
Прямотой, открытостью морскою.
Ни за что не станешь унижаться.
Отзовёшься на душевность сердцем.
С ловкачом, дельцом, приспособленцем
И не на войне готов сражаться.
Ты и там, на корабле, трудился.
Здесь тем более важна работа.
Формой ты не щеголял, гордился.
Не позорил честь родного флота.
Тут и приукрасить неподсудно:
Ты прошёл бойцом такую бойню.
Я тебя таким в походе помню.
Мне иным тебя представить трудно.
Курским другом отца, одногодкой, человеком той же породы и фронтовой закалки был и орденоносный лейтенант-связист, журналист из Суджи Георгий Арсёнов. Помню его квартиру на втором этаже белёного голубым кирпичного двухэтажного домика, принадлежавшего до революции, как он говорил, суджанскому почтмейстеру. Не было в ней никаких претензий на роскошь, пускание пыли в глаза, что в последнее время лезет из всех щелей. Были картины курских художников с видами Сейма и Псла, было много книг. Был даже полный многотомный дореволюционный энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона с золочёными корешками. Сколько любопытного можно было найти в нём!
От поэтов остаётся больше, чем от обычных людей, даже журналистов. Однажды, работая в Ленинской библиотеке, я решил посмотреть — как в каталогах отражены наши фронтовики. Конечно, нашёл десятки книг Николая Корнеева и Дмитрия Ковалёва. Но нашёл и три книги Георгия Арсёнова о послевоенной колхозной жизни, изданные в Курске. Арсёнов, несмотря на заедавшую газетную текучку, успевал писать книги.
Было в России в шестидесятые годы ловкое, шумное «повсеместно обэкраненное» стихотворчество эстрадных «больше чем поэтов». Стихотворчество, пользовавшееся бурным успехом, но не выдержавшее проверки временем. Называть его поэзией как-то язык не поворачивается. Настоящая поэзия сияет путеводной звездой и через 70 и через 200 лет. Слова одного из этих эстрадных поэтов Роберта Рождественского о фронтовиках «помните, пожалуйста» так задели отца, что он откликнулся на них стихотворением:
Зачем вы красите солдата золотом,
Что над могилами склоняется, скорбя?..
Испытанный и пламенем и холодом,
Он для победы не щадил себя.
Как жесткость у зубчатых стен еловая,
Печаль седых бровей его строга,
Ему к лицу его шинель суровая,
В которой грозно он встречал врага.
Зачем вы эти «…помните, пожалуйста!..»
На камне высекаете слова,
Достойные не мужества, а жалости,
Где гордая и в горе голова?..
У скромного по-братски изголовия
Слова должны быть подвигу под стать.
Здесь неуместно позе многословия
Просительной галантностью блистать!
В середине девяностых оказался я на европейской математической конференции в польском Быдгоще. С гадливостью я наблюдал, как поляки подобострастно заискивали перед немцами и англичанами, не замечая нас, русских. Желание понравиться, чтобы подработать и подзаработать в этих богатеньких странах, так и пёрло наружу. Дико и омерзительно было смотреть на это, наверное, и потому, что во мне жили строки отцова стихотворения про тогдашних союзников и нынешних наших «партнёров»:
Я ЗНАЮ ИХ
Высокомерные,
На скалы России
Сходили они по трапам шатким.
На длинных руках
В войну носили
Ослепительно белые перчатки.
Я видел их там,
Где полярная вьюга
Да чайка крыльями машет.
Я знал, что отцы их
На скалах Мудьюга
Матросов замучили наших.
Я знал, что заранее
У них для расспроса
Несколько фраз заученных.
Я смотрел на них
Глазами матроса —
Потомка бойцов замученных.
И заключу ещё одним стихотворением отца, давшим название моим воспоминаниям.
НО ПАМЯТЬ БИТВ — ОНА НЕ ЗАЖИВАЕТ…
И до сих пор — разлука ножевая
И сладкая в слезах надежды ложь —
У матерей, у всех на свете, сплошь.
Большое время, хоть на миг причаль!
Им, павшим, слава вечная,
А матерям, им вечная печаль.
Боль, без которой жизнь понять нельзя.
Презрение ко всем, кто жил скользя.
Земля, где долг исполнить суждено,
Где каждое село — Бородино,
В холмах цветов, в созвездиях огней…
Чем так могуче притяженье к ней?
Одной любовью мы её любили.
Одною ненавистью нас убили.
И под одним пестреющим бугром —
Один над нами гром,
Один солдат
Над скорбью дат
У всех дорог.
И сгустками запёкшиеся комья.
И тайна вечного огня, ночам знакомая.
То — будущего каменный порог.
И ступите вы на него не мстить:
Желанья этого порвётся нить,
Останется раздумье над судьбой,
Над родиной своей и над собой.
Да ненависть — не к тем, кто воевал.
И даже, нет, не к тем, кто убивал:
Их покарала смерть — костьми легли,
А к тем, кто это втайне затевал.
Кто не пахал, не сеял, не косил.
Вперёд не рвался из последних сил,
Не прикрывал собой своей земли,
А, может, в почестях сошёл под важность плит.
Чей мирный прах,
Как чёрный шлях,
Пылит…
Пылит.
Я воспринимаю его как завещание поколения отцов.
Михаил КОВАЛЁВ, профессор мехмата МГУ.
