17 июня 1915 года в местечке Ветка Могилёвской губернии родился русский советский поэт и переводчик Дмитрий Михайлович Ковалёв. Помимо более чем двух десятков поэтических книг он оставил для читателей много переводов белорусской поэзии и прозы, а также критических статей, собранных в посмертно изданной книге.
Проживая в Москве, Дмитрий Ковалёв был тесно связан с малой родиной. В последние годы его сын Михаил часто навещает своих родственников в Гомеле и непременно заезжает к друзьям в Ветку. Вот и недавно Михаил Дмитриевич Ковалёв заглянул в редакцию газеты и в качестве подарка ветковчанам ко дню рождения отца принёс записи воспоминаний о своём первом визите в наш город.
Михаил Дмитриевич Ковалёв родился в 1953 году в городке Льгов Курской области. В 1976 окончил Московский физико-технический институт по специальности «химия быстропротекающих процессов», но далее занимался геометрией. Доктор физико-математических наук, профессор кафедры дискретной математики мехмата Московского государственного университета, он недавно издал книгу «Геометрические вопросы кинематики и статики».
А сейчас давайте познакомимся с Михаилом Ковалёвым как с мемуаристом…
В 60-е годы прошлого века мне, родившемуся в 1953 году, события времён гражданской войны, про которые живо рассказывал отец, казались невообразимо далёкими. Ныне же моё первое знакомство с Веткой, произошедшее также уже полвека назад, далёким и не кажется. Помню первую нашу с отцом поездку к другу его юности Стасю Кацубе, жившему и учительствовавшему в деревне Рудня-Шлягино. Находилась эта деревенька на север от Ветки за Беседью. После чернобыльской катастрофы попала в зону отселения и ныне не существует.
Помню, добирались мы туда в июне из Гомеля на теплоходике. Сначала по широкому Сожу, а потом по узкой извилистой Беседи. На отмелях Беседи за белорусским красно-зелёным флагом, полоскавшимся на корме, винт взбивал муть. Отец рассказывал, как он в детстве таскал из чёрной глубины омута Беседи у Красной Горы окуней «по лаптю». А один засёкся «с глазом в пятак» и сломал его удочку. Помню солнечную песчаную дорогу на телеге от пристани через молодой сосонник, со свечами свежих сосновых побегов. Станислав показывал отцу старые книги на польском, который он знал. Обсуждали дела литературные. Отец переводил стихи для детей Кацубы, и добился выхода его книжки на русском в Москве. Что оказалось совсем непросто, ибо детское издательство плотно оседлали друзья Маршака, не желавшие допускать каких-то провинциалов. Детские книжки издавались большими тиражами, что приносило немалые гонорары авторам. …На протекавшей вблизи речушке Нёманке рыбу ловить было негде. Топтухами взрослые топтали вьюнов в канавах, а я носил одежду и впервые увиденных мною змееподобных тёмных вьюнов. Уха из них не задалась, вышла какая-то серая по цвету, неаппетитная. Ходили и на Сож с удочками, однако я по малолетству не мог справиться с длинными и тяжёлыми самодельными берёзовыми удилищами.
Запомнилась комичным происшествием, надолго рассмешившим нас, и другая поездка к Стасю. Добирались мы до Рудни уже в сумерках. На теплоходике познакомились с попутчиком — бравым молодым сельским парнем, возвращавшимся немного навеселе из города в белой рубахе при пиджаке. Перед деревней надо было перейти по брёвнышку канаву. Парень гордо отказался взять жердь для подстраховки. И на тебе — на середине бревна он зашатался то в одну, то в другую сторону и картинно плашмя грохнулся с сумкой и при всём параде, вздымая брызги, в грязь канавы. Как же быстро он выскочил оттуда и огородами скрылся из глаз!..
Первое моё впечатление от Ветки — знойный летний полдень, дебаркадеры, причаленные мотолодки и коричневый катер с выгнутым ветровым оргстеклом впереди. Белый песок берегов. Шум и очередь грузовиков у парома. Отец на палубе теплоходика рассказывает мне о живущем в Ветке своём друге — умельце, художнике, собирателе старины Фёдоре Шклярове… Как всё изменилось за полвека! Не узнать уже заилевшие и заросшие ракитником берега Сожа, осиротевшего от громадных самоходных барж, разнообразных теплоходов, быстроходных «Ракет» и «Стрел» на подводных крыльях. И воды Сожа уже не те прозрачно-солнечные, и не видно тех туч мальков на прибрежных песчаных отмелях. Хорошо, когда этот давно ушедший мир живёт в нас, пожилых, наравне с настоящим, не противореча ему… А лишь обогащая опытом…
Позже мы семьёй несколько раз гостили в Ветке у Фёдора Григорьевича. Меня поразило его собрание икон и старинных книг, сохранённых староверами. Была книга с автографом царя, кажется, Алексея Михайловича, отца Петра Первого. Запомнилось из вложенного в одну из книг письма на родину ветковского купца Дрыбенцова, — просьба прислать ему в столицу пудик сушёных белых грибов. Мать моего отца Екатерина Ивановна из семьи ветковских староверов, и этот староверский патриотизм также объединял старших. В Шклярове поражала его многосторонняя талантливость и неутомимая предприимчивость. Наверное, ещё та, староверская, — невытравленная. Староверский след читался и на обложках научных брошюр ветковца Аникеича. Их заглавия были набраны тем же шрифтом, что и старопечатные ветковские книги.
Всюду Фёдор Григорьевич старался привнести элемент красоты, как он её понимал. Чего стоил один его дом! Где он жил с женой Изидой, тихой не прекословившей ему женщиной. Он был как-то от земли талантлив и разносторонен. Чем он только не занимался, какие только ремёсла не освоил: чеканил, писал картины, делал мебель, украшения из янтаря, талантливо писал прозу. Меня поразило, как он за несколько минут остро отточенным топором сколотил деревянную крышку, чтобы накрыть в дорогу ведро засоленных свинушек, которых мы все вместе набрали в лесу за Веткой. В этом лесу однажды мы с дядькой Михаилом, братом отца, насобирали вдвоём за день целое десятилитровое эмалированное ведро душистой лесной земляники. В старших классах, приезжая на каникулы из Москвы, я проводил у дядьки, страстного рыбака и грибника в Новобелице, по пол-лета. На его «Минском», потом «Восходе», а потом и «Ижаке» с люлькой мы обследовали в поисках рыбных мест берега Сожа вплоть до Новосёлок. Ездили и на юг аж до устья Сожа, и на Днепр в окрестности Речицы. Если бы не головокружение и немощь, он бы и ныне встречал каждое погожее утро на берегу реки или какой-либо старицы.
Фёдор Григорьевич приглашал меня, уже студента московского Физтеха, на летних каникулах обучиться у него искусству чеканки. Гостил я у Фёдора Григорьевича и после смерти отца, когда он осуществил мечту о создании на основе своего собрания Ветковского музея народного творчества. Немало способствовал он тому, чтобы появилась в Ветке улица имени поэта Дмитрия Ковалёва… С тех давних пор знаком я с Галиной Григорьевной Нечаевой и Светланой Ивановной Леонтьевой, с честью продолжившими дело своего наставника Фёдора Шклярова.
