Мне всегда нравились фильмы о войне. Помню, как мы, мальчишки, бросали свои незатейливые игры на улице (будь-то «чижик», лапта или футбол с воротами из двух кирпичей) и, раскрасневшиеся, бежали по домам, чтобы посмотреть очередную серию «Четыре танкиста и собака». А потом живо обсуждали её: отчаянно жестикулируя руками, смеялись над глупыми немцами и переживали за экипаж танка «Рыжий» и их четвероногого друга — отважного пса Шарика. Если, не дай Бог, в это время пропадало электричество и экраны домашних «Нёманов» или «Рекордов» не подавали признаков жизни — настроение у всех до конца дня было испорчено.
А сколько раз в жизни смотрена-пересмотрена классика советского кино: «Летят журавли», «Парень из нашего города», «В бой идут одни «старики», «Офицеры» — трудно сосчитать. Но странным образом эти фильмы никогда не надоедают, их хочется смотреть снова и снова. Как будто в первый раз переживать события, происходящие в них, вместе с героями. А какие красивые песни о войне: «Синий платочек», «На позицию девушка», «Смуглянка» и многие другие, которые и сегодня трогают наши души и сердца.
В этой связи мне припоминается интервью с одним из известных американских актёров, участником высадки союзников и открытия «второго фронта», где он на вопрос «Какая из песен военного времени запомнилась вам?» вдруг запел на ломаном русском «Священную войну», а потом сказал: «Эта песня выиграла войну с фашизмом!» А ведь, действительно — где ещё найдёшь такую песню, которая подняла бы миллионы людей на священную битву с «коричневой чумой», воодушевила, сплотила и довела до поверженного рейхстага?
С момента своего рождения и до нынешних дней наша армия покрыла себя неувядаемой славой. С нашей земли никогда не исходила агрессия, мы никого не пытались покорить и завоевать — вот о чём надо помнить и что внушать молодому поколению. А одновременно воспитывать молодёжь на славных страницах нашей истории, прививать ей чувство долга и ответственности за судьбу той земли, где родился. Ведь и в мирной жизни порой бывают ситуации, которые проверят тебя на прочность: достоин ли ты быть защитником, умеешь ли ты ценить настоящую дружбу, можно ли на тебя положиться в трудную минуту? А в подтверждение этому в канун Дня защитников Отечества позволю себе рассказать одну историю.
…Данный случай произошёл со мной в конце 70-х годов, как раз накануне моей демобилизации из армии. Уже были подготовлены и уложены в «дембельский» чемодан красочный альбом с фотографиями и адресами сослуживцев, подарки родственникам и нехитрые дорожные принадлежности: бритва, мыло, полотенце, зубная щётка и т.д. По традиции, заведённой в полку, всех увольняющихся на «гражданку» последние месяц-два уже не ставили в караул, а по парам посылали ночью в наряд по охране склада ГСМ, который находился внутри части. Автоматов нам уже не давали, а вооружали только штык-ножами. После наряда мы отсыпались до обеда, а затем следовали заведённому распорядку.
Как мне кажется, особой нужды в том не было, так как территория склада была огорожена колючей проволокой, хорошо просматривалась из всех служебных помещений и вряд ли кому-то пришла бы мысль туда пойти. Поговаривали, правда, что некоторые офицеры приспособились ночью сливать бензин для своих авто из многотонных цистерн, но никто особенно в это не верил, так как в те годы бензина было «хоть залейся», да и стоил он сущие копейки. Скорее всего, командир следовал «золотому» армейскому правилу, что праздно шатающихся по части солдат быть не должно, и придумал эти наряды для «дембелей» как своеобразное поощрение и благодарность за их предыдущую службу.
Вот в такой наряд мы заступили однажды с моим закадычным другом — эстонцем Юрием Метсмаа. Подружились мы с ним ещё на первом году службы и с тех пор старались проводить вместе воинские будни и свободное время: вместе ходили в редкие увольнения, нас всегда ставили в один караульный наряд и служили мы в одном расчёте на одной из ракетных установок ПВО — он третьим номером расчёта, а я — вторым.
Надо сказать, что в те годы я здоровьем был не обижен, ну а Юра и подавно: высокий, весом под 120 килограммов, плечистый и мускулистый (как сейчас бы сказали «настоящий мачо»!). Он с такой лёгкостью крутил рукоятку механизма согласования с пусковой установкой транспортно-заряжающей машины, на которой находилась одиннадцатитонная ракета, что она двигалась быстрее, чем в автоматическом режиме! На «гражданке» он серьёзно занимался тяжёлой атлетикой, входил в одно время даже в сборную Эстонии, так что можете представить, какой это был «шкаф». По характеру он был добрый, отзывчивый, никого зря не обижал, но и за себя мог постоять, если что. С первых дней службы никто из старослужащих не осмеливался им командовать, но и он не наглел, выполнял всё то, что положено молодому солдату: драил полы в казарме, бегал кроссы, чистил картошку на кухне — в общем, справедливый был пацан. Наши кровати стояли рядом, мы с ним как-то сразу познакомились, а затем и подружились. Я его учил играть на гитаре, а он мне показывал различные упражнения для тренировки какой-либо группы мышц. Мы часто с ним вспоминали жизнь на «гражданке», рассказывали друг другу анекдоты и смешные истории, делились планами на будущее и т.д. Общаясь со мной, он здорово подтянул свой русский, но всё равно эстонский акцент никуда не исчез, а просто сделался мягче и незаметнее. В завершение следует ещё сказать, что во многом благодаря его недюжинной силе наш стартовый расчёт выиграл первое место в Прибалтийском военном округе на соревнованиях по заряжению ракеты на пусковую установку в ручном режиме, поэтому приказом командующего округом, кроме всего прочего, нам было объявлено увольнение со службы в первой партии, которая намечалась в середине ноября. Так что служить нам оставалось не более двух недель.
Но вернёмся к наряду… Подготовились мы к ночному дежурству основательно. Как раз накануне мне пришла посылка от родного дядьки, и после её осмотра замполитом и конфискации им мясных изделий, неположенных для пересылки в армию во избежание отравлений у солдат (за этим зорко следили), на дне фанерного ящика, который Юра бережно нёс под мышкой, ещё оставались домашние сдобные булочки с изюмом, банка мёда, сгущёнка, конфеты, печенье и ладный кусок солёного сала, которое замполит тоже хотел изъять, но, поддавшись моим уговорам, всё же положил назад в ящик. В моём «сидоре» лежали две булки белого солдатского хлеба, которые я взял на кухне у земляка-хлебореза, и несколько луковиц, а также стояли два термоса с чаем, которые без проблем налили в столовой.
Пришли мы на пост ровно в 20.00, как и положено. В палатке, где нам предстояло провести ночь, стояли стол, два топчана, накрытые длинными армейскими тулупами, которые обычно выдают часовым зимой, под потолком висел керосиновый фонарь. В ноябре уже темнеет рано, поэтому я быстро с фонариком обошёл вокруг территорию склада и, убедившись, что все пломбы на месте, вернулся в палатку. Там уже Юра зажёг фонарь и аккуратными ломтиками нарезал сало. Я отрезал по куску хлеба и очистил пару луковиц. По палатке распространился ни с чем не сравнимый аромат домашней еды, в предвкушении вкусной трапезы у нас потекли слюнки, и не в силах больше терпеть, мы с жадностью набросились на еду.
Боже мой, какое это было блаженство! «Как хорошо, что мы с тобой не пошли на ужин! — уминая сало с луком, сказал Юра. — Разве может эта вкуснятина сравниться с нашими армейскими карчами!» «Не карчами, а харчами, — поправил я его. — Ты посмотри лучше, насколько уменьшился кусок сала — растаял, как льдина под солнцем!» Действительно, за считанные минуты сало уже можно было оторвать от стола двумя пальцами одной руки, тогда как раньше его с трудом поднимал всей рукой. Насытившись, мы с наслаждением закурили.
В воздухе похолодало, на усыпанном бисером звёзд небе холодным светом светила полная луна — чувствовался близкий приход зимы. В морозной свежести ночи отчётливо был слышен каждый звук: скрип деревьев под ветром, ровный гул дизелей, которые время от времени прогревала дежурная смена на радиотехнической батарее, хлопанье крыльев ночных птиц, перелетавших с дерева на дерево. «Сейчас мы с тобой отдохнём, пусть в желудке всё уляжется, — сказал Юра, — а потом продолжим пировать: поджарим оставшееся сало на огне!» «Мы, что, костёр рядом со складом будем разжигать? — удивился я. — Опасно это, смотри, какой ветер на улице!» Действительно, окрепший ветер трепал палатку и потолок, раскачивая фонарь, из-за чего по стенам пробегали очертания наших теней, создавая впечатление загадочности и таинственности. «Зачем костёр, есть кое-что получше», — ответил мне он и достал из кармана несколько больших спиртовых таблеток. «Это другое дело! — обрадовался я. — Можно жарить прямо в палатке!»
Но не успел я это сказать, как в лесу раздался одиночный выстрел, а затем вслед за ним автоматная очередь, эхом отозвавшаяся между деревьями. Мы вскочили со своих мест. «Стреляли в районе второго поста!» — взволнованно сказал Юра. «Сегодня наш дивизион в карауле!» — воскликнул я. «Бежим, посмотрим — что там случилось!» — крикнул он и, не дожидаясь моего ответа, побежал в сторону поста. Я последовал за ним. На бегу я ему крикнул: «Часовой ходит по кольцу вдоль пусковых установок. Ты беги в правую сторону, я — в левую. Там на кольце и встретимся. Будь осторожен!» Пробегая мимо грибка часового, я один раз нажал тревожную кнопку, что означало «нападение на пост», и побежал дальше. Но не успел пробежать и двухсот метров, как снова заработал «Калашников». Очередь была бесконечно долгой, и я на бегу, сильно оттолкнувшись ногой, прыгнул в сторону пустых железных контейнеров из-под ракет, которые были сложены вдоль дороги. На меня сыпались сосновые ветки, будто срезанные косой шишки и иголки. Пули с искрами и диким скрежетом ударялись в контейнеры и со свистом уносились куда-то или впивались в землю. В общем, зрелище было не для слабонервных!
Наконец автомат умолк. Сжимая в руке штык-нож, я осторожно выглянул из-за контейнера. Метрах в тридцати от меня в свете луны мелькнули две тени, и я услышал шум и звуки борьбы. Подхватившись на ноги, я побежал на шум. Моим глазам предстала такая картина: на земле лицом вниз лежал кто-то в солдатской шинели и хрипел, сверху на нём сидел Юра, заломив тому руки за спину. Я осветил лицо лежащего зажигалкой и сразу узнал его: «Да это же наш часовой! Это тот новенький, которого на прошлой неделе перевели к нам из штаба полка!» Юра отпустил его руки и встал: «Поднимайся, воин», — сказал он, а сам поднял лежащий на земле автомат. Друг отстегнул рожок и сказал: «Пустой. Он по тебе весь его всадил, слава Богу, что промазал!» Закинув автомат за спину, добавил: «Здоровый лось! Чуть я его заломал!»
Между тем «лось» трясся от испуга и плакал, размазывая по лицу слёзы пополам с грязью. Послышался топот ног, и вскоре из темени ночи возникла дежурная смена, прибежавшая на пост из караулки по сигналу, который я дал, пробегая мимо грибка. Чуть позже, размахивая пистолетом, прибежал дежурный офицер. Юра кратко доложил о происшествии. Выслушав его, дежурный обратился к часовому: «Ты чего стрелял, вояка хренов?» Тот, трясясь от страха и заикаясь, ответил: «Та-а-ак по мне с-с-стреляли…» «Откуда стреляли?» — допытывался дежурный. Тот молча показал рукой в сторону бочек из-под ракет. «Всё ясно — сказал я — днём пустая тара нагревается на солнце, а ночью бочки остывают и при этом издают звуки, похожие на выстрелы. Его, наверное, никто не предупредил о том, а он со страха стал палить в белый свет, как в копеечку! Слава Богу, что стрелять не умеет, а то со мной могло бы получиться как в песне — «напрасно старушка ждёт сына домой», да и Юре было бы несдобровать!»
Подумав, дежурный распорядился: «Так, пока лишнего шума поднимать не будем, утром разберёмся. Ты, — обратился он к начальнику караула, — выставляй на пост бойца, а я из части пришлю тебе человека на замену этого «чуда», — он посмотрел в сторону часового и продолжил, — а то он, видно, в штаны наложил с испугу!» Юрка приблизился к часовому и шмыгнул носом: «Вы правы, товарищ капитан, — что-то от него подпахивает!» Все рассмеялись. А нам дежурный сказал: «Вы тоже можете идти в караулку, отоспитесь там до утра». Но мы, памятуя о недоеденном ужине, заперечили: «Пойдём мы обратно на свой пост, заснуть всё равно не получится». «Ладно», — согласился капитан и, закинув за плечи автомат часового, повёл его в часть.
Идя по лесу, мы с Юрой смеялись и громко обсуждали детали произошедшего. Когда уже впереди показались цистерны нашего склада, а у меня начал проходить шок, я почувствовал боль в правой ноге ниже колена, а в сапоге что-то зачавкало. «Странно, — подумал я. — Вроде луж нигде нет, откуда набралась вода в сапог?» Нога болела всё сильнее, вдобавок в глазах стали двоиться деревья и ёмкости с бензином, и я в изнеможении опустился на дорогу, не дотянув до палатки каких-то двадцать метров. «Что случилось», — ко мне подбежал взволнованный Юра. «Нога…» — успел сказать я и потерял сознание.
…Очнулся я уже на кушетке в палатке от едкого запаха нашатыря, которым Юра пропитал ватку и давал мне нюхать. «Зацепило тебя, братец, — сказал он мне, — крови ты много потерял. Пулю я из ноги выковырял штык-ножом, она в кость упёрлась. Жгут я тоже наложил, рану обработал перекисью и забинтовал. Я сейчас побегу в казарму за фельдшером, а ты лежи, не двигайся. Да смотри, не помри мне тут!» — он, как мог, старался меня поддержать. «Так вот почему хлюпало в сапоге», — подумал я, а вслух отшутился: — Не дождёшься. Тогда же вся вкуснятина тебе одному достанется!» Силы вновь покинули меня и дальнейшее я уже помню смутно — память сохранила какие-то фрагменты: как меня несли на носилках, шприц в руках фельдшера, запах нашатыря, яркий свет в палате, который резал глаза… — я то погружался в забытьё куда-то, то приходил в себя.
…Утром в лазарет приехал командир части со своим другом — хирургом из полкового госпиталя. Тот осмотрел мою рану, ещё раз обработал её и сказал мне: «В рубашке ты родился, парень. Пуля попала в ногу отрикошетив от тары, поэтому силу свою потеряла и не смогла раздробить кость. Крови ты только много потерял. Может, его к нам надо, в госпиталь отвезём», — обратился он к командиру. «Не надо в госпиталь, — слабым голосом взмолился я. — Мне тут среди своих лучше будет, да и вам, товарищ полковник, это ни к чему — начнутся проверки всякие, комиссии понаедут. Зачем они вам?» «Тогда ему надо хорошее питание — мясо, рыба, соки, фрукты», — сказал хирург. «Это мы обеспечим, — сказал комполка, — я лично дам указание начальнику столовой. Ладно, попробуем обойтись без проверок. А ты, — он приказал фельдшеру, — делай всё, что сказал врач, и не спускай с него глаз. Если ему станет хуже — немедленно звони мне напрямую в любое время дня и ночи!» «Есть!» — ответил фельдшер.
После того, как уехало начальство, в палату прибежал Юра: «Привет тебе от всех наших!» Заставил меня выпить морковный сок, съесть несколько ложек мёда и яблоко, потом вложил мне в ладонь сплющенный кусок свинца: «Это та пуля, которую я выковырял из твоей ноги — будет тебе память о нашей службе и дружбе. Я буду каждый день тебя навещать, пока ты всю посылку не съешь!» — он с улыбкой положил мне на тумбочку печенье, конфеты и банку сгущёнки.
Так и было, пока он не уехал домой в первой партии. Мы с ним тепло простились, обещая писать друг другу, да жизненные ветры раскидали нас, как осенние листья в парке, и я успел получить от него только одно письмо, находясь в части.
У меня в дальнейшем всё сложилось хорошо: капельницы и уколы, витамины, усиленное питание плюс молодой крепкий организм делали своё дело — рана заживала на глазах. Так что Новый год я уже встречал дома. Только шрам на ноге да бесформенный кусок свинца, который чуть не лишил меня самого дорогого, что есть у каждого человека — жизни, напоминают мне о событиях той ноябрьской ночи. Да ещё о настоящей мужской дружбе, научиться которой можно только в армии…
Григорий ПЕТРОВ.
