Ветковской школе иконописи известны несколько десятков разных икон, посвящённых Богородице. Среди них есть одна с удивительным, говорящим названием: «Умягчение злых сердец». Откуда и «для чего» этот образ?
По типу это Одигитрия: младенец Христос сидит на левой руке Марии «державно», т.е. с прямой гордой осанкой, не прикасаясь щекой к щеке, не прислонившись к матери. История такого типа изображения уходит в Византию, а первую «Одигитрию» написал, по преданию, апостол Лука. Все Одигитрии переводятся как «Путеводительница». Высший их смысл — путь к Богу, но в древней традиции — сопровождать святыми примерами и земные пути. В таком случае Одигитрия параллельно обретает и другой смысл — «Спутница», «Покровительница путешественников».
Ветковскими художниками запечатлены многие иконы Богородицы-Одигитрии, с их славными именами и географией: «Иерусалимская», «Римская», «Иверская», «Грузинская», «Смоленская», «Тихвинская», «Черниговская-Ильинская», «Виленская», «Троеручица», «Скоропослушница»… Наше «Умягчение злых сердец» связано со знаменитой Одигитрией Ченстоховской. А именно, с чудотворным списком Богородицы Ченстоховской, пребывавшей в XVII в. в местечке Рудня Могилёвской епархии, когда и проявились от этого образа чудеса. До появления имени-эпитета «Умягчение» название руденского чудотворного образа так и было — «Руденская». Но в 1687 году место чудотворения посетил иеромонах Данила Саввич Туптало (будущий святой Дмитрий Ростовский). Он посвятил Руденской иконе стих-оду, который звучал так:
Идеже творяшеся железо от блата,
Тамо Дева вселися, дражайшая злата,
Да людем жестоцие нравы умягчает
И железные к Богу сердца обращает.
В переводе на современный язык смысл стихотворения таков:
Где творилось железо из руды болотной,
Там явилась Дева, что дороже золота,
Она людям жестокие нравы умягчает
И железные к Богу сердца обращает.
Образная система символична и внятна. С одной стороны — железо, жёсткость, жестокость, с другой — их противоположность: мягкость и золото (самая большая драгоценность, символ Бога). В XVII веке такая чудотворная метафора ширилась кругами событий и эмоций — то столетие было переполнено лязгом и жёсткостью железа-оружия; жестокая борозда меча-орала проходила по землям восточнославянских народов и судьбам каждого, кто жил на порубежных землях. В том числе — и по сердцам старообрядцев, преследуемых за «старую веру» (предписывалось «жечь их с их жилищами»). Ветковчане, как известно, основали Ветку в 1680-е гг. на порубежье ВКЛ и России, а потому история Руденской иконы-святыни оказалась им очень близка.
Между тем сам образ в 1689 году был увезён из Рудни в Печерский монастырь Киева. Автор вышеупомянутого стиха Дмитрий Ростовский вошёл в историю жёсткой борьбой со старообрядчеством. А вот описанная им икона с новым именем «Умягчение» стала любимой не только «на Ветке» (в каждой из ветковских, гомельских и стародубских слобод), но и по всем «путям расселения ветковчан»: от Румынии, Молдавии, Украины до Поволжья. Потому в 2020-м иконы «Умягчения» с пометкой «Ветка» присутствуют в крупнейших коллекциях икон в разных городах и странах: от Москвы, Польши, Италии, Германии до США.
Что же прочли и выразили ветковские мастера в семантическом поле смыслов белорусского образа и что добавили к изначальным смыслам «Умягчения»? Чтобы полнее понять ветковских художников и смысл их послания нам, вернёмся к Одигитрии Ченстоховской, послужившей чтимым образцом для белорусской иконы.
В рукописи 1716 года есть подробное описание истории «Ченстоховской» иконы Богоматери. Например, легенда о написании иконы Одигитрии апостолом Лукой. И история о матери императора Константина Елене, в 300-м году принёсшей образ из Иерусалима в Константинополь. И рассказ о том, как «некий русский князь» привёз образ в «град Белский» (вероятнее всего — основатель Львова князь Лев Данилович, который в 1272 году привёз икону в Галицию, в город Белз). Поминает рукопись и польского князя Владислава Опольского: «По явлению князю Владиславу отнесён бысть на Ясную Гору самим князем и монастырь ту созда…» (Речь здесь идёт о событиях 1382 г.: монастырь основывают призванные сюда венгры, католики-паулины, а икона попадает на Ясную гору в результате военных действий.) Говорится и о нашествии татар, «улучивших стрелою» лик Богородицы. Помянуты и чешские протестанты-гуситы, разбившие икону о землю так, что «даже натрое распадеся».
Далее расскажем историю иконы, как она изложена в Интернете. В 1430-м году польский король Ягайло (православный Яков, который в 1386 г. принял католичество после женитьбы на польско-венгерской принцессе Ядвиге) призывает художников для реставрации иконы. Но никому не удаётся воспроизвести древнюю технику энкаустики — восковой живописи (масляная краска не ложится по воску). Трудно представить, но в результате старую живопись с иконы соскабливают и пишут заново. А в апреле 1656 года во Львове польский король Ян Казимир провозгласил Божию Матерь Ченстоховскую королевой и покровительницей Польши и короновал образ, приложив к изображению кованые золотые короны.
Но вот поразительный факт в истории Ченстоховской Богоматери, отмеченный в рукописи 1716 г.: образ «в Малой России под Киевом градом в монастыре стоит». Как помним, Руденский список Ченстоховской был вывезен из Рудни в 1689 г. в Киев, где оставался до 1920 года, когда пропал без вести. Относился ли Руденский список Ченстоховской ко времени коронования? На этот вопрос пока ответить невозможно.
Самый ранний известный список с Руденского образа датируется первой половиной XVIII в. и хранится в Эрмитаже. Уже с коронами, стихом под изображением и именем «Умягчение». Икона исполнена в белорусской барочной манере, есть короны на Марии и на младенце Христе, и название «Умягчение злых сердец». С изображением этих корон образ приходит и в ветковскую иконопись.
Ветковчане знали историю Ченстоховской досконально. Волны «злых сердец» вокруг легендарной иконы вставали и рушились в истории, крушили плоть живописи, но образ проходил сквозь века. Прощал сам и помогал прощать другим.
Прощать значит делать прямым и ясным, простым, сказанным. Преодолевать кривое, запутанное, от чего изнемогают души. Ту неправедность, на которую сурово взирает наш «Никола Отвратный»: что (или кого) видит он за нашим левым плечом и что отводит, отвращает?
На Ветке каждый образ вливается в замечательную народную культуру: десятки типов изображений святых наследуют древнюю или получают новую целительную силу. Так, «Умягчение-Руденская» призывается для молитвы «от гнева и обиды»: «Если сам гневаешься, это ведь смертный грех… И от обиды — тоже смертный грех, если обижаешься… И за обидчика молились, он — несчастный, ибо злой не внидет в рай…»
Узнав об этом в 1980-х годах, мы, молодые, ходили в недоумении: от собственного гнева — понятно, но если обидят? Только осознание глубины слов предков постепенно приходило: не слабость это — прощать, но признак достоинства и величия души: вместить в себя и себя, обиженного, и обидчика, и молиться о преодолении разрушительной злобы. Кстати, не просто «остави долги должником своим», но к тому стремиться, чтобы и злой преодолел зло в себе… Такая вот сила воли над инстинктами.
Получается, что до Фрейда и Юнга психоанализ входил в этический минимум наших предков-ветковчан, которые жили на нашей земле, сохранили её и передали нам культурные традиции. Скорее, уже как семейное воспитание достоинства.
И снова вернёмся к иконе «Умягчение», что помещена среди звучного хора ветковских произведений в нашем музее. Она из того же XVIII века, «когда Ветка была в силе». Золото, красный, тёплый колорит и своеобразный этнический психологизм — в этом образе есть всё, характерное для нашей иконописи. Вообще, радость мироощущения и необычайную жизненную силу ветковских икон отмечают все, кто впервые их видит — и паломники, и самые искушённые искусствоведы.
Но вот что ещё особенно в «Умягчении». Ещё вначале, спеша по иконному залу к другим делам и пространствам, мы невольно замедляли шаг у иконы, даже не зная о её «специальном назначении» (его мы записали в экспедициях позже). Качества самой живописи, её воздействие были загадочны. А именно: если, «по юности моея», мы были смешливы неуместно, то глаза и уголки губ Марии на иконе передавали её затаённую скорбь о судьбе Сына, так понятную сотням поколений матерей. А если, проходя здесь же, унывали по житейским причинам — глаза едва заметно теплели, а уголки губ слегка приподнимались в улыбке, как бы приободряя.
Будучи дотошными в поисках средств стилистической выразительности, в том числе и в языке иконы, мы добрались до эллинских истоков «единства противоположностей» в древней иконописи. Оказывается, эта психологическая целительность была «запрограммирована» ещё в образах античных богов. Они не равнодушны, как нам кажется из XXI века, но страсти уравновешены в них — в выражении лиц, в равновесии поз и жестов. Эту стилистику наследует древнерусская иконопись. Сохраняет и развивает Ветка. Этот глубинный диалог — подбадривать отчаявшегося и успокаивать необузданные страсти. То есть устраивать, гармонизировать внутренний мир человека!
Галина НЕЧАЕВА, заместитель директора по научной части Ветковского музея старообрядчества и белорусских традиций им. Ф.Г. Шклярова.