Дипломатическая, вернее, внешнеполитическая направленность Российской Академии наук бесспорна. Именно из её среды вышел министр иностранных дел Андрей Громыко. В 1936 году он защитил кандидатскую диссертацию по проблемам экономики в сельском хозяйстве и поступил на работу в Институт экономики АН СССР в качестве старшего научного сотрудника, а затем стал учёным секретарём. Президент Академии наук Владимир Комаров предлагал Андрею Громыко пост учёного секретаря Дальневосточного отделения АН СССР, но он отказался, решив вступить на дипломатическое поприще.
Хроника восхождения на дипломатический Олимп
С 1939 по 1943 год Андрей Громыко работал советником посла СССР в США. Потом в этой стране был послом (1943-1946 гг.). Принимал участие в Крымской и Потсдамской конференциях, возглавлял работу по созданию Устава ООН. В 1945 г. от имени Советского Союза подписал его и стал нашим представителем в ООН (1946-1948 гг.). С 1948 по 1952 год Андрей Громыко был заместителем министра иностранных дел. В 1952 г. — послом в Великобритании. В середине 50-х годов Андрей Громыко становится первым заместителем министра иностранных дел Вячеслава Молотова. В апреле 1957 года назначается министром иностранных дел и работает на этом посту до июля 1985-го.
Из всех российских и советских министров иностранных дел только один А. Громыко прослужил на этом посту легендарно длительный срок — двадцать восемь лет. Чем объяснить такую славу? Чем объяснить, что А. Громыко сделался хрестоматийным участником дипломатических баталий “холодной войны”? Только тем, что он был “истым” защитником интересов советской сверхдержавы.
Конечно, на мидовском небосклоне появлялись министры и поинтеллигентнее — Чичерин, Литвинов. Но именно Вячеслав Молотов проникся доверием к скромному научному работнику, приехавшему в Москву из Белоруссии. “Вот говорят, что я был протеже Молотова, — восклицал Андрей Громыко. — Конечно, был, если он выдвинул меня на дипломатическую работу. Было бы глупо это отрицать. Но… важно понять, почему комиссия наряду с немногими другими выбрала именно меня. Когда я вспоминаю то собеседование, то утверждаюсь во мнении, что решающую роль тогда сыграло не моё социальное происхождение, а ответ на вопрос: “какие книги на английском языке вы читали за последнее время”. Когда я с ходу назвал “Бедные — богатые”, то почувствовал, что меня на работу возьмут… Знания тогда ценились, тем более что многие люди, ими обладавшие, были уничтожены. Это была трагедия, но в ней был виноват не социализм, а Сталин и его ближайшее окружение” (Анатолий Громыко. Андрей Громыко. В лабиринтах Кремля. Воспоминания и размышления сына. М., 1997, с. 160).
“Если не будем сильными, то нас сомнут и раздавят”
Показательно, что Громыко-сын, от которого его отец в беседах на политические темы почти ничего не скрывал, отмечает, что главное направление внешнеполитической деятельности Андрея Громыко было устремлено в сторону западных стран, в первую очередь Америки. При этом политическая ткань рассуждений А. Громыко относительно США отчётливо распадается на два идейно-политических пласта. Первый. “Америка — это такая страна, когда всё время ждёшь, что ещё они выкинут, чтобы насолить нам и нашим союзникам”. “Вашингтон с более слабыми, чем он, на равных не разговаривает”. “Мы вынуждены постоянно догонять США в развитии военной техники, строить новые самолёты, танки, подводные лодки”. Второй. “Лёгкой дороги история России не дала. И если она не будет сильна, то её сомнут и раздавят. Экономика… у нас неповоротливая, но уж если её нацеливают на решение конкретных задач, то всё получается”.
На протяжении почти пятидесяти лет никто из великих держав не прекращал ядерные игры под прикрытием непрерывного формирования различных концепций, оправдывающих такое положение на мировой арене. И, разумеется, А. Громыко был в центре этих событий.
В это время рост ядерного потенциала великих держав подчас приводил к рецидивам настроений в пользу победоносной войны с применением ядерного оружия. Сторонники этой “теории” существовали не только в США, но и в СССР. Здесь тоже были военные, например, маршал Соколовский, которые считали войну неизбежной, думая, что есть возможность добиться в ней победы. Андрей Громыко (два его брата, Алексей и Фёдор, совсем молодыми погибли на войне) категорически отвергал решение международных проблем путём применения оружия массового уничтожения, подчёркивая при этом “ужасные последствия такой войны для людей”.
Вопросы европейской безопасности, в том числе линия на роспуск военных блоков, волновали его ничуть не меньше, чем его западных коллег. Между А. Громыко и его сыном произошёл по этому поводу знаменательный разговор о роспуске блоков на основе равноправных договорённостей: “Чтобы уйти, большого ума не надо, — говорил он сыну. — Оставить позицию во сто крат легче, чем ею овладеть. Мы наше военное присутствие в Центральной Европе завоевали ценой миллионов жизней. Какой политик может об этом забыть? Уйти? Уйдём, когда договоримся о роспуске военных блоков, НАТО и Варшавского. А как же иначе, мы уйдём, а военная машина, созданная, чтобы нам угрожать, останется? Такое может произойти только в результате военного разгрома стран Варшавского договора”. Но вскоре дверь была открыта вопреки предостережениям Андрея Громыко.
Никита Сергеевич забавляется
Андрей Громыко носил в памяти множество фактов, забытых широкими кругами международной общественности. Так, будучи человеком ответственным, он внутренне не одобрял вульгарно-эмоциональные проделки Никиты Хрущёва вроде сакраментальной фразы, брошенной в сторону дипломатов: “Мы вас похороним!” Это была, пожалуй, не единственная проделка советского лидера, которая именовалась Алексеем Аджубеем как “борение страстей”, а в просторечии — цирк. “Ты представляешь, — рассказывал Андрей Громыко сыну, — выступает, да ни кто-либо, а лощёный Макмиллан, премьер-министр Великобритании. Так как это было в разгар “холодной войны”, делает выпады в наш адрес. Ну, я бы сказал, работает обычная ооновская кухня, со всеми её политическими, дипломатическими и пропагандистскими приёмами. Я сижу и думаю, как на эти выпады при случае, в ходе дебатов, ответить. Неожиданно, сидевший рядом со мной Никита Сергеевич наклоняется и, как я сначала подумал, что-то ищет под столом. Я даже чуть отодвинулся, чтобы ему не мешать. И вдруг вижу — вытаскивает ботинок и начинает колотить им по поверхности стола. Откровенно говоря, первая мысль была, что Хрущёву дурно. Но через мгновение я понял, что наш лидер таким образом протестует, стремится поставить Макмиллана в неловкое положение. Я весь напрягся и против своей воли стал стучать по столу кулаками — ведь надо же было как-то поддержать главу советской делегации. В сторону Хрущёва не смотрел, мне было неловко. Ситуация складывалась действительно комическая. Десятки делегатов смотрели в нашу сторону, но никто даже не улыбался. А сидевший впереди испанец не выдержал, обернулся и буквально прошипел: “Вы нам не нравитесь… Вы нам не нравитесь”. Честно скажу, мне эта ситуация тоже более чем не нравилась. Серьёзная дипломатия не допускает шутовства. А ведь Хрущёв вёл себя как настоящий шут. — Этот эпизод войдёт в анналы ООН, о нём никогда не забудут, — сказал я и добавил: — И ведь что удивительно, можно произнести десятки умных и даже блестящих речей, но оратора через десятилетия может никто и не вспомнит, башмак Хрущёва не забудут.
— Лучше быть забытым, чем прослыть дураком, — сказал отец.
Можно предположить, что именно по этому пути шло незримое размежевание в отношениях между Андреем Громыко и Никитой Хрущёвым.
Интеллигент?
Но как проникнуть в замаскированный мир души дипломата? Воспоминания Громыко-сына, видимо, склонны ответить на этот вопрос так: надо проникнуть в его пристрастия и вкусы, связанные с искусством и литературой. Такой подход заставляет обращаться к культуре чувств. В этом отношении весьма симптоматичным было признание А. Громыко, что когда он встречался с киноактёром Николаем Черкасовым, то ловил себя на мысли, что это “Александр Невский”, а Бориса Ливанова вспоминал не иначе как “Дубровского” или “Ломоносова”. Взволновал Андрея Громыко и американский фильм “Унесённые ветром”, “в нём английская актриса Вивьен Ли бесподобна. А как хорош с ней “Мост Ватерлоо”. Ещё я люблю Чарли Чаплина и Любовь Орлову”. Музыкальные образы, созданные Фрэнком Синатрой и Марком Бернесом, также входят в набор духовных симпатий Андрея Громыко. Исторически актуальность такого сочетания массового искусства Запада и Востока в мышлении советского министра иностранных дел, слитность для его культурного сознания тем западного и российского искусства неоднократно отмечается Громыко-сыном.
Рассмотрим с этой точки зрения и литературные вкусы Андрея Громыко. Его чтения открывают возможность рассматривать Андрея Громыко как носителя культурного синтеза, в котором сливалась европейская и русская классика. “Читал отец много. Собрал большую библиотеку. В его руках можно было увидеть книги Куприна, Тютчева, Лескова, Бунина и Вересаева. Из американских писателей и поэтов любил Уолта Уитмена, Теодора Драйзера, Джека Лондона, из французских — Рабле, Даниэля Дефо и особенно Оноре де Бальзака. “Будешь в Париже, обязательно посети музей Бальзака, дом, где он жил и работал. “Человеческая комедия” — это монумент французской культуры”, — говорил он мне. Любил Шиллера и считал гением Гёте. “Фауст” стал его настольной книгой… Любимыми произведениями русских писателей у отца были “Война и мир” Льва Толстого, “Князь Серебряный” Алексея Константиновича Толстого, “Тихий Дон” Михаила Шолохова… Говорил, что человек не может считать себя образованным, если не прочтёт “Цусиму” Новикова-Прибоя. Были у него и свои антипатии. Не воспринимал он Фёдора Достоевского и Владимира Маяковского. “Стыдно признаться, — говорил он, — но мне их язык решительно не нравится. Таким языком не говорят. То ли дело “Капитанская дочка” Пушкина. Это великий шедевр русской литературы”.
Большой интерес представляют свидетельства Анатолия Громыко, позволяющие судить о пристрастии отца к чтению трудов таких историков, как Николай Карамзин, Сергей Соловьёв, Василий Ключевский. Жизненный путь Андрея Громыко протекал не без рассуждений о живописи Павла Корина, Айвазовского, Семирадского, Кончаловского, Ильи Глазунова. Последнего он ценил и как художника, и как патриота.
Религиозные мотивы и предрассудки в душе министра иностранных дел
Любопытно, что в сознании Андрея Громыко “научный социализм и идеалы христианской веры во многом совпадают”. Особенной симпатией пользовались у него сведения о силе духа старообрядцев. “Крепки духом они были невероятно. Дело было не только в защите ими старой веры, но и справедливости. Они понимали её по-своему, мистически, но, главное, были большими патриотами”. Интересной параллелью к изучению сознания министра иностранных дел не столь уж далёких советских времён, чрезвычайно сложного и исполненного внутренних противоречий, может служить признание его сына, “что почтение и уважение к должности генсека правящей партии перекликалось у отца со старообрядческим почтением к сану”.
Необычность поведения отца на службе и дома не укрылась от обращённого в его сторону сыновнего взгляда. Он подметил, что идейное развитие Андрея Громыко не исключало влияний крестьянской жизни, его горячо любимой матери, по словам внука, женщины мудрой и набожной. Вот почему в обиходе Андрей Громыко не растерял элементы православия. В присутствии сына иногда осенял себя крестным знамением, чтобы избавиться от какого-нибудь наваждения. “Отец не был суеверным, во всякую чертовщину не верил, воспринимал мир как материалист. Но при этом был напичкан разными историями”, в которых, например, принимали участие люди бегущие с кладбища от преследователя вурдалака. Так и не избавился много летавший Андрей Громыко и от недоверия к авиации. Он советовал родным преодолевать большие расстояния по возможности поездом.
На примере описания внутреннего “настроя” жизни Андрея Громыко мы убеждаемся, что отождествлять его исключительно только с официальным направлением политической деятельности, минуя “родовые” моменты, — означает оставить вне поля зрения психологические черты характера, которые в той или иной мере оказывали влияние на деятельность министра иностранных дел.
Рупор советской внешней политики
Анатолий Громыко рисует портрет отца в виде исполнителя воли Политбюро — не более. “Он был бы сумасшедшим, если бы в условиях господства в делах страны партийных боссов всех мастей и оттенков стал козырять или выдвигать какую-либо свою внешнеполитическую стратегию, которую окрестили бы “стратегией Громыко”. В том то и состояла одна из сильных сторон деятельности отца, что он понимал условия, в которых работал”.
Андрей Громыко — рупор идей советской внешней политики времён Сталина и Хрущёва, Брежнева и Андропова, Черненко, т. е. высокопоставленный чиновник с печатью своей эпохи на челе. “Запомни, — говорит он сыну на закате жизни, — страна и партия у нас очень большие, управлять ими трудно. Принцип демократического централизма должен быть, иначе развалимся”.
Не трудно представить с кем бы Андрей Громыко был в наши дни. Но в нём есть нечто, что привлекает к нему симпатии читателей мемуаров и его сына: он не укладывается в рамки партийной “этики” своего времени, для этого он слишком неоднозначный человек. Ни в одном из современных нам политических лагерей он не растворился бы полностью. Отсвет мечты о подлинно человеческих отношениях падает и на этого с виду угрюмого и непроницаемого политического деятеля. Для Андрея Громыко правильный путь состоит не в том, чтобы из одного политического лагеря перейти в другой, а в том, чтобы сохранить человеческое достоинство. Может быть, это и отдаёт холодной риторикой, но такой уж был характер: “Я никогда не был и не буду интриганом, — говорит он сыну. — Не вижу себя и в позе оппозиционера”.
С лёгкой руки западных журналистов Андрей Громыко, как активнейший участник “холодной войны”, стал обладателем целой серии нелестных кличек вроде “Андрей волк”, “робот-мизантроп”, “человек без лица”, “современный неандерталец”, “человек-нет” и т. д. В то же время этого хмурого и скрытного человека, окутанного неодобрительными суждениями, считали проницательным дипломатом, профессионалом и динамичным государственным деятелем.
“Советский Союз на международной арене — это я”, — думал Андрей Громыко. “Все наши успехи, — не без определённой гордости говорил мне отец, — на переговорах, приведших к заключению важных международных договоров и соглашений, объясняются тем, что я был убеждённо твёрд и даже непреклонен, в особенности когда видел, что со мной, а значит, и с Советским Союзом, разговаривают с позиции силы или играют в “кошки-мышки”. Я никогда не лебезил перед западниками и, скажу тебе откровенно, после того, как меня били по одной щеке, вторую не подставлял. Более того, действовал так, чтобы и моему не в меру строптивому оппоненту было несладко”.
Позиция эта, конечно, для многих до сих пор является привлекательной. Но важно подчеркнуть: боксёрская стойка на мировой арене далеко не всегда была эффективной. Сумев неоднократно живо использовать силу, можно было однажды не без прямого участия Андрея Громыко потерпеть страшное поражение, как это произошло, например, в Афганистане.
Сильной стороной Андрея Громыко-политика был его неоднородный подход к западным коллегам. В связи с этим не следует забывать о прямом его расположении к таким политическим деятелям, как Барух, Брандт, Вильсон, Кеннеди, Миттеран, Никсон. Знакомство с таким Андреем Громыко открывает нам нового политика, которое дополняет старого и не всегда совпадает с ним. Количество приводимых Громыко-сыном фактов, свидетельствующих о неоднородности мышления и характера министра иностранных дел, о дифференциации в отношении к Андрею Громыко связано с однобокими оценками его деятельности, впрочем, не лишённой и промахов, и субъективного подхода к тем или иным событиям на международной арене и внутри страны.
“Заговор” академиков и венец карьеры Андрея Громыко
Конечно, аппарат ЦК КПСС имел большую власть, но очень важно иметь в виду и роль Академии наук в политических делах внутри Советского Союза, да и за рубежом. Как свидетельствуют мемуары Анатолия Громыко, видные представители Академии, в том числе гуманитарных отделений АН СССР (академики Николай Иноземцев, Георгий Арбатов, Евгений Примаков, Александр Яковлев и др.), были в первую очередь людьми действия. Значение академических кругов в истории советской политической жизни начала и середины 80-х годов, когда один за другим умерли три генсека, повысилось, поскольку в их среде усилилось беспокойство и начались поиски того, “кому перейдёт скипетр правления”. В этом смысле академики оказали сильное воздействие на избрание нового генсека, ибо об их настроениях информировал Андрея Громыко его сын — член-корреспондент АН СССР Анатолий Громыко.
“Черненко долго не протянет, — сказал Евгений Примаков. — Надо действовать. Нельзя допустить, чтобы ситуация развивалась сама по себе”. Академия ориентировалась на Михаила Горбачёва. Эту ориентацию в первую очередь подтвердили встречи Анатолия Громыко с Александром Яковлевым. Одна из них “была решающей”. Я рассказал о решении отца бросить свой авторитет в борьбе за власть в пользу Горбачёва. Яковлев ответил:
— У меня была откровенная беседа с Горбачёвым. Он признателен Андрею Андреевичу за поддержку своей кандидатуры. Более того, он считает, что лучшей кандидатуры на пост Председателя Президиума Верховного Совета нет. Если Громыко согласится, то Горбачёв внесёт предложение об избрании его на этот пост.
Этот пост стал венцом карьеры Андрея Громыко. Он стоил ему пятидесяти лет верной службы в качестве дипломата и нескольких слов, произнесённых на заседании Политбюро. “Я не просто выступил на заседании Политбюро, а сразу же, как Горбачёв его открыл, не раздумывая ни секунды, встал и сказал: “Предлагаю Генеральным секретарём ЦК КПСС избрать Михаила Сергеевича Горбачёва”. Вскоре отец и сын горько об этом начнут сожалеть. Эйфория ожиданий закончилась горечью разочарований. Рейтинг Горбачёва, Шеварнадзе и других его сподвижников в книге находится на самом низком уровне. “Не по Сеньке шапка государства”, — утверждал Андрей Громыко, имея в виду и внутригосударственный раздрай, и “мюнхенскую политику” Горбачёва.